Стихи Андрея Лупана, часть 10.
В саду
Ветер, ветер, ты послушай,
крепким сном уснули груши,
только листьям нет покою,
как и мне порой ночною.
Ветер, знаешь ты дорогу,
полети к ее порогу,
позови ее, лаская,
и спроси, о чем мечтает.
Если ждет, ты ей напомни,
что цветеньем мир наполнен,
что деревья загрустили —
где она?— меня спросили.
Нее цветы раскрылись к сроку,
сад стоит неподалеку,
тропку, кажется, узнает,
если только пожелает.
Расскажи, как сад весенний
погрузился в сновиденья,
как родился месяц снова,
только обо мне — ни слова.
Чтоб она не догадалась,
чтоб она не отказалась —
знать об этом ей не надо,
почему брожу по саду.
1951
Докия-Евдокия
Докия-Евдокия, ты не хмурься, строгая,
шубу скинь овчинную, тяжелую, длинную!
Взбухли почки тополя, грач по кочкам топает.
А она по лужицам снежной пылью кружится.
Зябь комками стелется, пухлая,
как девица, что ватрушка свежая,
хоть бери да ешь ее.
Март, пора весенняя, будоражь селения,
посади на тракторы, хлеба поторапливай!
Вышли в поле девушки, засевают хлебушко,
песни льются дружные о любимом, суженом.
Рассмеялась Докия, распустила локоны:
гляньте, до чего же я девушка пригожая!
Лишь Ион смущается, кругом озирается:
где ж ты, мое счастие, куда запропастилось?
Ионел-Ионуле, не гляди ты в сторону.
Слышь, гудит разбуженный трактор твоей суженой.
Ну -ка, гикни весело, выйди к милой с песнею,
чтоб отвагой новою загорелась кровь ее.
Подмигнула Докия, видал черноокую!
Нашим ли красавицам с делом не управиться?
Словно громом трахнуло — загудели тракторы,
расстилают борозды… Счастья вам да бодрости!
1951
У колыбели
Засыпает черноокий… Улыбнулась мать,
размечтавшись понемногу, сыну светлую дорогу стала выбирать.
Встанут ласка и отрада на его пути,
на душистых тропках сада, с материнской песней рядом будет он расти.
Вот он по полу шагает, вот раскрыл букварь,
вот внимательно читает, слог за слогом разбирает первые слова.
Вырастает парень бравый, жизни торжество.
И в делах его державы, словно гимн труда и славы, подвиги его.
Срок придет, и сердце сына вспыхнет и замрет.
И какая-то дивчина ясной ночью соловьиной гоже не уснет.
Унесла мечта далеко, песня завлекла.
Рядом с сыном чернооким мать по солнечным дорогам всё бы шла да шла.
Оглянись, опомнись, мама! Все ли это так?
Над кроваткой этой самой занесен кулак.
В этот самый час, когда ты увлеклась мечтой,
за морями супостаты загружают термостаты палочкой чумной.
И пока чуть слышно дышит в люльке мальчуган,
конгрессмен по свету рыщет,
в затаенных недрах ищет гибельный уран.
Только дай такому волю, разметет мечту,
он продаст тебя в неволю,
оглушит смертельной болью, бросит в темноту.
Поднимись же, Мать, смелее, встань с борцами в ряд!
Преградим пути злодею, защитим ребят!
Честь людей тому порука, все, кто чист душой,
все натруженные руки, всех стихов и песен звуки
поднялись на бой!
Так вставай же рядом с нами, любящая мать,
в тот же строй, под то же знамя,
чтобы этими руками мир и свет под небесами,
сына с ясными глазами вместе отстоять!
1951
Твоя песня
Могу ль не писать тебе, Друг! В колхозном раздолье стою,
раскинулось поле вокруг и слушает песню твою.
И кажется, будто она возникла, крылатая, тут,
что в поле она рождена, где пахари сеют и жнут.
Орлицею Песня твоя от сердца до сердца летит,
все дальше и дальше в поля живой эстафетой спешит.
Пылает полуденный зной, па солнце дымясь и дрожа,
а песня высокой волной излетает, сильна и свежа.
И в девичьем сердце светло, и крепнет у парня рука,
когда, расправляя крыло, уходит напев в облака.
— А песня, не знаете, чья? — невольно спросил я парней.
То наша! — Сказали друзья, и грянула песня сильней.
— То наша! — сказали в ответ, а ты, что ту песню слагал
С нею горел и пылал, какую награду, Поэт, себе б ты еще пожелал?
Чего пожелал бы еще, Когда ей звенеть тут и жить,
на подвиги звать горячо, с сердцами людскими дружить?
Когда, устремленная ввысь, слилась она с жизнью полей…
Будь счастлив, поэт, и гордись высокой победой своей!
1952
Рядом
Недалеко она, любовь моя,
в тревоге не ищу ее всечасно.
В труде обычном неразлучен я
с ее улыбкой, теплою и ясной.
Я у любви повсюду на виду,
она со мною, как попутный ветер.
Где трудно— первым сам туда пойду,
за все на свете перед ней в ответе.
Она меня не спросит никогда,
но все, к чему душа моя стремится,
в ее душе, как в семени плода,
и зарождается и зародится.
Она и озарилась для того
и место в сердце мне дала, как в нише,
чтобы биенье сердца моего
склоненной гордой головой услышать.
Внимая песне моего труда,
глядят глаза задумчивые в дали.
Светите, звезды, близкие всегда —
не оскверню вас фальшью никогда я.
Я так живу, я так служу для вас,
чтобы своей победы завершение
вновь получить обратно в тот же час
в хрустальном влажном вашем отраженье.
Чтоб каждый день мой и мужал и рос,
как песня обновленная, живая,
я только раз коснусь ее волос,
и хватит сил, чтоб жить не уставая.
Друзья мои, цветут сады вокруг,
за летом осень по земле проходит,
гудит зима весельем снежных вьюг,
и вновь весна цветами хороводит…
Друзья мои, не правда ль, нужно нам
дать им любовь, привить ее сегодня,
как прививают к юным деревцам
побеги с тех других, что плодородней?
И не завянет никогда она,
и никогда бесплодною не будет,
ей день за днем, в любые времена
расти в деревьях, в зданиях и в людях.
Моя любовь, она недалеко,
я где-то не ищу ее в тревоге —
мой будний день вбирая глубоко,
повсюду мне сопутствует в дороге.
1952
Руслан
Уже совсем не молод тот крестьянин,
что медленно читает вслух гостям,
таким, как он, молдавским плугарям,
рассказ о храбром витязе Руслане.
Та книга крупным шрифтом набрана,
чтоб даже небольшому грамотею
была она понятна и ясна.
Кругом сидят, шелохнуться не смея,
и каждый
с зачарованным лицом
следит глазами за седым чтецом.
А в хате чисто так подметено,
так прибрано заботливой рукою,
что кажется — хозяйкой решено
сегодня в гости пригласить героя.
И кто бы, глядя в лица молдаван,
сказал, что здесь не побывал Руслан!
Да, он пришел, герой, их сердцу милый,
и комната раздвинулась в стенах,
он грудь людей наполнил новой силой,
зажег былую юность в их глазах.
Позвал их словом правды за собою:
— Пойдем! — и все пошли
за русскою отвагой молодою
дорогой неизведанной земли.
На их глазах схватил он Черномора,
бесстрашно с ним взлетел под облака,
на их глазах темницы и затворы повергла
в прах могучая рука.
Любимую он вызволил из плена,
и вот теперь, пройдя почти весь мир,
вернувшись невредимым из сражений,
он с ними вместе светлый правит пир…
Зачитанную книгу на коленях
ласкает загрубелая рука,
и никому не хочется пока
с героем расставаться…
А мгновенья бегут, бегут,
и вот уже в оконце бледнеет небо,
возвещая солнце.
…Ты слышишь, дед из моего селенья,
задумавшийся с книгой на коленях?
Навстречу дню вставай с мечтою новой,
с любовью лучезарною твоей,
и скажем благодарственное слово
народу удалых богатырей,
что поднял к жизни сто других народов,
сдружил их с песней, радостным трудом
и с этой книгою, которую в твой дом
принес на крыльях огненных свободы!
1952
Поэзия
Ты вечно впереди.
Сквозь все тревоги
зовешь меня.
Но, издали маня,
ты никогда не ждешь меня в дороге –
ты каждый раз уходишь от меня.
Еще ты ни на миг не прерывала
свой путь,
и я помедлить не могу:
едва с очередного перевала
помашешь мне рукой — и я бегу.
Твоя рука прекрасна и сурова.
Кричу тебе вдогонку:
— Пожалей!
Висков моих коснись!..—
А ты — ни слова.
И все трудней подъем, и жажда тяжелей.
Но не страшна потеря никакая,
лишь только б знать,
что день вчерашний мой
опять воскреснет завтра, возникая
в твоих прямых чертах, в тебе самой.
Что отдых мне!
Дорога грозовая уходит вдаль…
Возникни наяву,
меня тревожным ветром овевая
и обновляя все, чем я живу!
О, сколько б облака ни наплывали —
труднее стань,
мой трудный путь земной!
Не дай мне засидеться на привале,
единственная избранная мной!
Благодарю за вечную тревогу,
за то, что верность высшую храня,
вела меня,
звала меня в дорогу,
но не ждала из жалости меня!
1952
Март. О сеятели, вестники весны!
О сеятели, вестники весны…
Знакомы ль вам проснувшиеся степи
и дышащая теплая земля,
когда неторопливые прицепы
идут, зерно по бороздам деля?
Знакомо ль вам, как утром серебристым
забьется сердце и полна душа
покоем необъятным материнства,
когда машины сеют не спеша?
И на холмах, и у речной воды,
и вдалеке, за тихим перелеском,
повсюду тянут тракторы — да с треском! —
неговорливых сеялок ряды.
Усталое спокойствие на крыльях
приносят журавлей нам косяки,
им девичьи мечты свои открыли
прицепщицы, следя из-под руки.
Бновь из мешков потом ссыпают зерна,
и полнятся все ящики подряд,
и с места вновь срывается,
проворно работает трехрядный агрегат.
Девчонки на ходу машины чистят,
косынками от солнца заслонясь.
Нет-нет да цоглцдцт на тракториста,
над бороздами свежими склонясь.
А он спешит, ему не до девчонок,
и только шепчет сам себе в усы:
«Боитесь вы лучей разгоряченных —
как бы в веснушках не были носы!»
О сеятели, вестники весны…
И на холмах, и у речной воды,
и вдалеке, за тихим перелеском,
повсюду тянут тракторы — да с треском!
неговорливых сеялок ряды.
1954